Неточные совпадения
Аммирал-вдовец по морям ходил,
По морям ходил, корабли водил,
Под Ачаковом бился с туркою,
Наносил ему поражение,
И
дала ему государыня
Восемь тысяч
душ в награждение.
Кто видывал, как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни работою
Ни вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки в лесных окраинах
Он пробует пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
Денно и нощно Всевышнего
Молит: грехи отпусти!
Тело предай истязанию,
Дай только
душу спасти!
Стародум. Вы оба друг друга достойны. (В восхищении соединяя их руки.) От всей
души моей
даю вам мое согласие.
Стародум(не
давая руки Митрофану). Этот ловит целовать руку. Видно, что готовят в него большую
душу.
Скажите мне вы сами, что
даст вам истинное счастье и спокойствие вашей
душе.
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел, он был стеснен. С тем, что было у него в
душе, ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами, где обедали с
дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, Татар — всё это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то, что переполняло его
душу.
— Весь город об этом говорит, — сказала она. — Это невозможное положение. Она тает и тает. Он не понимает, что она одна из тех женщин, которые не могут шутить своими чувствами. Одно из двух: или увези он ее, энергически поступи, или
дай развод. А это
душит ее.
Он чувствовал, что, кроме благой духовной силы, руководившей его
душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его жизнью, и что эта сила не
даст ему того смиренного спокойствия, которого он желал.
«Откуда у меня радостное, общее с мужиком знание, которое одно
дает мне спокойствие
души? Откуда взял я это?
Не
давая себе отчета, для чего он это делает, он все силы своей
души напрягал в эти два дня только на то, чтоб иметь вид спокойный и даже равнодушный.
Однако, странное дело, несмотря на то, что она так готовилась не подчиниться взгляду отца, не
дать ему доступа в свою святыню, она почувствовала, что тот божественный образ госпожи Шталь, который она месяц целый носила в
душе, безвозвратно исчез, как фигура, составившаяся из брошенного платья, исчезает, когда поймёшь, как лежит это платье.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя
душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята. На большой станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские
дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
— О своей
душе, известное дело, пуще всего думать надо, — сказала она со вздохом. — Вон Парфен Денисыч, даром что неграмотный был, а так помер, что
дай Бог всякому, — сказала она про недавно умершего дворового. — Причастили, особоровали.
Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов:
душа, страдая и наслаждаясь,
дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, — лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка.
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его
душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную
даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в
душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел
дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своею совестью?
— Ну, слушайте же, что такое эти мертвые
души, — сказала
дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее, стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
— Конечно, — продолжал Манилов, — другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило
душу,
дало бы, так сказать, паренье этакое…
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие
дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека, но… может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской
души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
— Право, у вас
душа человеческая все равно что пареная репа. Уж хоть по три рубли
дайте!
Как глубоко ни загляни автор ему в
душу, хоть отрази чище зеркала его образ, ему не
дадут никакой цены.
— Но позвольте: зачем вы их называете ревизскими, ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый чувствами звук. Впрочем, чтобы не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте,
дам, а больше не могу.
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или
дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что
души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
— Мертвые
души… — произнесла во всех отношениях приятная
дама.
Давши такое наставление, отец расстался с сыном и потащился вновь домой на своей сорóке, и с тех пор уже никогда он больше его не видел, но слова и наставления заронились глубоко ему в
душу.
— Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою
душу, и это
дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом, как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь, у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей не в силах <был бы> охладить.
Да накупи я всех этих, которые вымерли, пока еще не подавали новых ревизских сказок, приобрети их, положим, тысячу, да, положим, опекунский совет
даст по двести рублей на
душу: вот уж двести тысяч капиталу!
— Когда ты не хочешь на деньги, так вот что, слушай: я тебе
дам шарманку и все, сколько ни есть у меня, мертвые
души, а ты мне
дай свою бричку и триста рублей придачи.
Сделавши свое дело относительно губернаторши,
дамы насели было на мужскую партию, пытаясь склонить их на свою сторону и утверждая, что мертвые
души выдумка и употреблена только для того, чтобы отвлечь всякое подозрение и успешнее произвесть похищение. Многие даже из мужчин были совращены и пристали к их партии, несмотря на то что подвергнулись сильным нареканиям от своих же товарищей, обругавших их бабами и юбками — именами, как известно, очень обидными для мужеского пола.
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события, рассказали о покупке мертвых
душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и бить себя платком по бороде, сметая оттуда табак, но ничего решительно не мог понять.
— А ей-богу, так! Ведь у меня что год, то бегают. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня есть и самому нечего… А уж я бы за них что ни
дай взял бы. Так посоветуйте вашему приятелю-то: отыщись ведь только десяток, так вот уж у него славная деньга. Ведь ревизская
душа стóит в пятистах рублях.
— Извини, брат! Ну, уморил. Да я бы пятьсот тысяч
дал за то только, чтобы посмотреть на твоего дядю в то время, как ты поднесешь ему купчую на мертвые
души. Да что, он слишком стар? Сколько ему лет?
— Ну, видите ли, я вдруг постигнул ваш характер. Итак, почему ж не
дать бы мне по пятисот рублей за
душу, но… состоянья нет; по пяти копеек, извольте, готов прибавить, чтобы каждая
душа обошлась, таким образом, в тридцать копеек.
— Я бы
дал по двадцати пяти копеек за
душу.
Названья эти хозяин
давал только потому, что без прозвищ все как-то выходило пресно, а он пресного не любил; сам был добр
душой, но словцо любил пряное.
—
Душа моя,
дайте ее мне ради всего святого.
— Это, однако ж, странно, — сказала во всех отношениях приятная
дама, — что бы такое могли значить эти мертвые
души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мертвые
души; а муж мой еще говорит, что Ноздрев врет; что-нибудь, верно же, есть.
Кто-то пропустил между ними, что народился антихрист, который и мертвым не
дает покоя, скупая какие-то мертвые
души.
Вы человек с доброй
душой: к вам придет приятель попросить взаймы — вы ему
дадите; увидите бедного человека — вы захотите помочь; приятный гость придет к вам — захотите получше угостить, да и покоритесь первому доброму движенью, а расчет и позабываете.
Дай оглянусь. Простите ж, сени,
Где дни мои текли в глуши,
Исполнены страстей и лени
И снов задумчивой
души.
А ты, младое вдохновенье,
Волнуй мое воображенье,
Дремоту сердца оживляй,
В мой угол чаще прилетай,
Не
дай остыть
душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог
душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером,
Пускай сожжет вас божий гром!
Когда блистательная
дамаМне свой in-quarto подает,
И дрожь и злость меня берет,
И шевелится эпиграмма
Во глубине моей
души,
А мадригалы им пиши!
Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная
душа поэта
Еще любить осуждена:
Всегда, везде одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль.
Ни охлаждающая
даль,
Ни долгие лета разлуки,
Ни музам данные часы,
Ни чужеземные красы,
Ни шум веселий, ни науки
Души не изменили в нем,
Согретой девственным огнем.
Его нежданным появленьем,
Мгновенной нежностью очей
И странным с Ольгой поведеньем
До глубины
души своей
Она проникнута; не может
Никак понять его; тревожит
Ее ревнивая тоска,
Как будто хладная рука
Ей сердце жмет, как будто бездна
Под ней чернеет и шумит…
«Погибну, — Таня говорит, —
Но гибель от него любезна.
Я не ропщу: зачем роптать?
Не может он мне счастья
дать».
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел
дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами, а между тем в тишине готовился разом и вдруг разбудить их всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею силой, чем прежде, воротилась бодрость каждому в
душу, на что способна одна только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими, что море перед мелководными реками.
Нет, братцы, так любить, как русская
душа, — любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем
дал Бог, что ни есть в тебе, а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может!
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом.
Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова
душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Стоны и шумы, завывающая пальба огромных взлетов воды и, казалось, видимая струя ветра, полосующего окрестность, — так силен был его ровный пробег, —
давали измученной
душе Лонгрена ту притупленность, оглушенность, которая, низводя горе к смутной печали, равна действием глубокому сну.
Когда для человека главное — получать дражайший пятак, легко
дать этот пятак, но, когда
душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии.